Ястребов Матвей Никифорович |
|
|
|
Матвей Никифорович Ястребов родился в 1826 году и происходил из мещанского рода. Образование получил в Главном педагогическом институте в Санкт-Петербурге, из которого был выпущен "во втором разряде". 12 декабря 1846 года сенатским указом был исключен из податного состояния и утвержден в службе по учебной части со дня назначения учителем истории и географии в Троицком уездном училище (27 сент. 1846 г.). В 1850 г. по ходатайству директора народных училищ Оренбургской губернии "для пользы службы" перемещен в челябинское уездное училище, где преподавал те же предметы. Умер 3 октября 1853 года. С конца 40-х гг. XIX в. Матвей Никифорович сотрудничал с Императорским Русским географическим обществом. Тогда же он начинает и публиковать в "Оренбургских губернских ведомостях" исторические и этнографические материалы, документы, сообщения с мест. Учитывая отсутствие в челябинских хранилищах изданий с публикациями М. Н. Ястребова, нами уже была переиздана ранее одна из них ("Народные поверья, суеверья, знахарство, россказни и пр. в Троицком и Челябинском уездах")//Вечерний Челябинск. - 1992. - 25 сент.; Городской романс: Книга о Челябинске и челябинцах, написанная самими челябинцами. - Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1996. - С. 187-191. В настоящем издании мы предлагаем вниманию читателей еще две работы краеведа:
Переезд от Троицка до Челябы(Из письма к баронессе Ю. О. Штакельберг) ...Кажется, проехать каких-нибудь сто верст, ничего, а извольте-ка прокатиться из Троицка в Челябу в осеннюю пору, и я уверен, что эта сотня верст останется надолго в вашей памяти... Дорога сначала степью... Скучные, безотрадные, облегающие Троицк тянутся они - и конца им нет! Редко где засинеет на горизонте какая-нибудь возвышенность - родственница Урала, еще реже встречается по сторонам дороги молодой березник и одиноко приютившаяся среди него осина... Взглянешь на небо - оно пасмурно, как очи сердитой красавицы; склонишь взор долу - пожелтевшие поля; только иногда слышится дисгармония колес и затем покажется воз сена с плетущимся за ним казаком; да карканье ворон и сорок, прильнувших к стволам семьи плакучих берез, задумчиво покачивающих ветвями; да в поднебесье крики журавлей или гагар, вереницею тянущихся с Тобола на юг, в более приветливые страны... Безжизненность страшная! Русская тройка, так прославленная поэтами, здесь не имеет нисколько поэзии. Напрасно стали бы говорить:
Желание безответное! Ямщик-татарин, усевшись на облучке тарантаса или качалки, молча разве поведет рукавицей; а кони бегут во всю мочь - чуть-чуть не шагом, а заунывный звон колокольцев, наискось торчавших под дугой, еще более докучает однообразной своей мелодией; сто раз счастливец, кто сумеет в эти часы предаться сну праведника!.. На пути не встречается ни одной деревни с гостеприимными барскими хоромами, так радушно радующими путника на проселках великороссийских; да, Троицкий и Челябинский уезды почти их не имеют; взамен - казачьи станицы больших и меньших размеров ведомства 2-го округа, заселенные большею частию так называемыми малолетками. Услам - станция в 18 верстах от Троицка - станица, еще недавно застроенная, и другая - Кичигино - в 181/2 верстах от нее, с деревянною церковью, еще не освященною, ничего не представляют замечательного. Между ними Нижнеувельская (40 вер.), расположенная по возвышенности левого берега мелководной р. Увельки, впадающей под самым Троицком в р. Уй, населена более других; жители - казаки, считаются зажиточными; Покровская ярмонка, в храмовый праздник бываемая здесь, доставляет им немало выгод. От Кичигиной - путь в Челябу проселочный; почтовый тракт в Уфу сворачивает здесь налево. Нельзя не заметить тут, даже и не наблюдательному глазу, резкого различия между уездами Троицким и Челябинским. Бедность пастбищных лугов на стороне последнего невольно приковывает внимание. Каждая станица (Ключи, Еманжелка, Синеглазово, Смолино) огорожена тыном - поскотина - где пасется скот с весны иногда до глубокой осени. Можно вообразить, как должен быть сытен этот скот, заключенный на полгода в подобную тесную раму; таким гладким, ровным кажется это пастбище, что в состоянии спорить с паркетом, не говорю уже о траве, кажется корни-то ее все повыедены. Другая черта, характеризующая Челябинский уезд, это озера. Из бесчисленного их множества, два более других замечательны, и разумеется безымянные или называемые казаками большим и малым, встречаются на дороге. Первое малое - Синеглазовское, по станице, провожающее путника версты на три с левой стороны, напомнило бы вам Понтийские болота своею гнилью, далеко чувствуемой; второе - большое Смолинское, широко расстилается на правой и тянется верст на 8-10 под Челябу. Дорога, особенно под Челябою, превосходит шоссе - гладка, как скатерть. По мере приближения к этому городу растительность проявляется чаще; широко и высоко разросшийся березник образовывает заманчивые тенистые рощи... — А что это за город? - спросил я у ямщика-казака. Не спрашивайте больше: из головы неговорливого русского чичероне ничего другого не выжмите... Но что мне сказать вам о нем - об этом мирном городке! На первый раз - это уездный город; по крайней мере напоминает мне подобные великороссийские. Те же серенькие одноэтажные домики в 5-9 окон, те же бесконечные заборы, то же свеженькое личико дульцинеи, высматривающей порой из-за гардины, та же тишина могильная. Всуе привычное ухо мое прислушивается к монотонному напеву муэдзина, призывающего магометан к молитве. Безлюдье, тишь на улицах Челябы... Катится вдаль Мияс. Здесь не творят поклонники Каабы обычный свой намаз. Здесь Русь живет, здесь пахнет Русью. Одно, чем резко Челяба может похвалиться пред соседом своим Троицком - это чертою гостеприимства. Вряд ли в здешней губернии найдется другой город, где было бы больше единодушия или согласия между членами общества, где бы чаще запросто, без всяких опер, как и должно быть в уездных городах, сходились и делили они между собою досуги; это одно стоит многого, это лучше, чем предаваться каким-нибудь ребяческим утопиям или высиживать скуку дома от нечего делать. Довольно, если скажу, что найдутся здесь и ум, и образованность, и красота... Не дальше как сего дня встретилось мне умное, выразительное личико брюнетки, со вкусом одетой, и будь я помоложе, постарался бы влюбиться в него. ...Позвольте, далеко-далеко за полночь - пора труженику на покой; недосказанное выскажется после, если найдется надобность; теперь же буран злится, ревет как больной ребенок и заметает улицы снегом - это предвестие скорой для здешнего края зимы. Ждешь не дождешься, чтобы любезный мороз блеснул своим серебристым узором; безотчетно как-то становится и покойней на сердце, легче как-то переносятся горестные думы... Челяба, 9 октября 1847 года. Сказка о Счастии
В последнее время мне удалось в Троицке слышать сказку, которая хотя и не отличается всеми вымыслами восточной фантазии, тем не менее замечательна своею оригинальностию. Расскажу ее в немногих словах. Жил-был какой-то царь - назовите его как угодно; у него была дочь, как все сказочные царевны так умна и пригожа, что смертный не в состоянии о том ни рассказать, ни пером написать. Ни с того ни с сего, должно быть по воле Аллаха, она сделалась вдруг больна, да так, сердечная, больна, что не дай бог и простому народу, не только царскому роду... Царица, не видя ее спасения, бросилась в слезы, царь же с лекарями принялся за угрозы; а те немецкие шарлатаны, боясь за свои животы, разинули рты, повесили носы и не едали больше колбасы... - Полцарства отдам, кто спасет от смерти дочь мою! - воскликнул однажды царь. - Кто бы он ни был, такой будет друг мой, отдам ему дочь мою в жены! Говорят, от этих слов у царевны зарделись на щечках такие розы, каких не навевают и крещенские морозы. Но царская речь осталась безответною; до плеч царедворцы головы склонили и потом вместе с лекарями решили, что скоро быть царевне в могиле. Как вдруг, словно из земли вырос - предстает пред светлые очи царя не особа богатыря, а так себе старичок, как сморчок, с бородою по колени, с руками по маховой сажени, и речь такую ведет: - О, царь-государь! Не гневись на мои простые слова. Не нужно мне ни сребра, ни злата, ни почестей царских, ни красавиц райских! А дочь твою еще можно спасти, коли рубашку от счастливого человека найти. Стоит только к сердцу царевны приложить, и царевна твоя долго-долго будет жить, тебе на восхищение, женихам на удивление!.. Старичка накормили, как князька напоили, по-царски наградили, с неохотою в путь-дорогу отпустили, и тотчас же гонцов нарядили... Тысяча коней, один другого статней, понесли их во все концы света искать счастливого человека, какого не живало еще на земле от века! Едут они день, другой, семь недель без одной, а все нет как нет рубашки для царевны золотой... Кого бы ни встретили, с кем бы речей ни заводили, а все эти люди были чем-нибудь да недовольны, про свои лишения, печали говорили. Спросят ли француза - у него голодно пузо или трещит голова, а у немцев она склонилась от бредней до коленцев... Нет, да и только!.. А где же найти счастливого, всем довольного человека? Где?.. Видно, опять в путь-дорогу придется отправляться, а без него уж лучше им к царю не являться!.. Мужик обернулся, смотрит: не то чтобы дьявольское наваждение, а так себе, люди не люди подъезжают к нему; признаться, немного оторопел он. Правда, оробел немного молодец наш, да все же не так как надо, и поднял глаза он на властителя града... На золотом троне из самоцветных камней в короне царевна сидела, на него глядела, — и так ему улыбнулась, что подумаешь, не с ума ли она рехнулась. Молодец наш почесал себе затылок, сделал гримасу, потом, как гвардеец на параде промаршировал: раз, два, три, - да так чмокнул, только не в ручку, а в губки царевну, что... Тут я ничего не скажу, не прибавлю, чтобы красавицы наши не закрылись шалью. Ерему с торжеством на другую комнату повели, богатые одежды принесли; сам царь на радостях стал его раздевать, чтобы для исцеления дочери своей с него рубашку снять, как... глядь-поглядь... рубашки-то на счастливце и не оказалось! Вот тебе и раз! Ай да Ерема, Ерема, лежать бы тебе на печке дома... И пошел наш молодец как беспаспортный беглец домой! Тут и сказке конец! А в чьей голове она впервые родилась, о том весть до меня донеслась. Добрым человеком она мне сообщена за чаркою вина. |
